Омар Хайям: Рубаи

Скорее пробудись от сна, о мой саки!

Налей пурпурного вина, о мой саки!

Пока нам черепа не превратили в чаши,

Пусть будет пара чаш полна, о мой саки!

Огню, сокрытому в скале, подобен будь,

А волны смерти все ж к тебе разыщут путь.

Не прах ли этот мир? О, затяни мне песню!

Не дым ли эта жизнь? Вина мне дай хлебнуть!

Усами я мету кабацкий пол давно,

Душа моя глуха к добру и злу равно.

Обрушься мир, – во сне хмельном пробормочу я:

«Скатилось, кажется, ячменное зерно».

Сей мир, в котором ты живешь, – мираж, не боле,

Так стоит ли роптать и жаждать лучшей доли?

С мученьем примирись и с роком не воюй:

Начертанное им стереть мы в силах, что ли?

Ты все пытаешься проникнуть в тайны света,

В загадку бытия… К чему, мой друг, все это?

Ночей и дней часы беспечно проводи,

Ведь все устроено без твоего совета.

Пред пьяным соловьем, влетевшим в сад, сверкал

Средь роз смеющихся смеющийся бокал,

И, подлетев ко мне, певец любви на тайном

Наречии: «Лови мгновение!»– сказал.

Мне чаша чистого вина всегда желанна,

И стоны нежных флейт я б слушал неустанно.

Когда гончар мой прах преобразит в кувшин,

Пускай наполненным он будет постоянно.

Увы, нас вычеркнет из книги жизни рок,

И смертный час от нас, быть может, недалек.

Не медли же, саки, неси скорее влагу,

Чтоб ею оросить наш прах ты завтра мог.

Доколе будешь нас корить, ханжа ты скверный,

За то, что к кабаку горим любовью верной?

Нас радуют вино и милая, а ты

Опутан четками и ложью лицемерной.

Поменьше размышляй о зле судьбины нашей,

С утра до вечера не расставайся с чашей,

К запретной дочери лозы присядь, – она

Своей дозволенной родительницы краше.

Охотно платим мы за всякое вино, А мир?

Цена ему – ячменное зерно.

«Окончив жизнь, куда уйдем?» Вина налей мне

И можешь уходить, – куда, мне все равно.

С друзьями радуйся, пока ты юн, весне:

В кувшине ничего не оставляй на дне!

Ведь был же этот мир водой когда то залит.

Так почему бы нам не утонуть в вине?

Отречься от вина? Да это все равно,

Что жизнь свою отдать! Чем возместишь вино?

Могу ль я сделаться приверженцем ислама,

Когда им высшее из благ запрещено?

На мир – пристанище немногих наших дней –

Я долго устремлял пытливый взор очей.

И что ж? Твое лицо светлей, чем светлый месяц;

Чем стройный кипарис, твой чудный стан прямей.

Чье сердце не горит любовью страстной к милой,

Без утешения влачит свой век унылый.

Дни, проведенные без радостей любви,

Считаю тяготой ненужной и постылой.

Скажи, за что меня преследуешь, о небо?

Будь камни у тебя, ты все их слало, мне бы.

Чтоб воду получить, я должен спину гнуть,

Бродяжить должен я из за краюхи хлеба.

Богатством, – слова нет, – не заменить ума,

Но неимущему и рай земной – тюрьма.

Фиалка нищая склоняет лик, а роза

Смеется: золотом полна ее сума.

Тому, на чьем столе надтреснутый кувшин

Со свежею водой и только хлеб один,

Увы, приходится пред тем, что ниже, гнуться

Иль называть того, кто равен, «господин».

О, если б каждый день иметь краюху хлеба,

Над головою кров и скромный угол, где бы

Ничьим владыкою, ничьим рабом не быть!

Тогда благословить за счастье можно б небо.

100

На чьем столе вино, и сладости, и плов?

Сырого неуча. Да, рок – увы – таков!

Турецкие глаза – красивейшие в мире –

Находим у кого? Обычно у рабов.