Блаватской. Но, так или иначе, эти две трагические смерти стали для нее серьезным испытанием. В письме к тете, Надежде Фадеевой, пытаясь объяснить свой разрыв с христианской церковью, она писала: «Бог русской православной церкви умер для меня в тот день, когда не стало Юры».
А быть может, на написание этого письма Блаватскую подвигли бесконечные ссоры и дрязги с родственниками во время ее пребывания в Одессе в апреле 1872 года? Так или
иначе, письмо, сравнительно недавно обнаруженное в одесском архиве, по логике его издателей, должно было стать бесспорным свидетельством якобы духовного несовершенства русской теософии, веским компроматом, поскольку быть тайным осведомителем, соглядатаем, стукачом, секретным агентом по доброй воле во все времена и во всех государствах считалось и считается действием постыдным, недостойным, самым последним.
Но действительно ли это письмо было столь злонамеренным?
Елена Петровна Блаватская просила разрешения у русского правительства стать международным агентом. Также в своем письме она исповедовалась, эти строки полны раскаяния и покаяния. Она писала о своих возможностях, на этот раз связанных не с ее медиумическими способностями, а приобретенных в процессе неустанного самосовершенствования и образования.
Практически все, кто брался комментировать это злополучное письмо Елены Петровны Блаватской, характеризуют его прежде всего как действие, изначально преступное с точки зрения морали. Вынося подобный обвинительный вердикт, они не обращают внимания как на внешние факторы, так и на внутренние мотивы Блаватской, заставившие ее взяться за перо. Многие из этих так называемых комментаторов настолько предвзяты в недоброжелательном отношении к автору письма, что не хотят даже вчитаться в него и потому-то превратно толкуют его содержание. Они просто-напросто неспособны увидеть и понять, какова природа услуг, которые предлагает Блаватская через охранное отделение русскому правительству, каковы истинные цели ее обращения, в основе которых, как она пишет, верность России и ее интересам.
Трудно не заметить, что Блаватская считала себя искусной и проницательной шпионкой в чужом стане, лазутчицей, и готова была в соответствии со своей новой ролью пойти на всевозможные жертвы, лишения и невзгоды, причем как моральные, так и физические, не ради собственной корысти или выгоды, а исключительно ради интересов Российского государства.
В конце концов то, что предлагала Блаватская русским жандармам, значило ее полный переход в отряд тех, кого на современном языке разведки называют «нелегалами», она даже ни в коей мере не рассчитывала на дипломатический иммунитет. Нельзя также не принимать во внимание того факта, что имперское, великодержавное мышление среди представителей русской культуры было свойственно не только одной Блаватской. XIX век представлял собой арену борьбы империй за сферы своего влияния. Блаватская предлагала себя в качестве тайного агента прежде всего на территориях Египта и Индии. Её главным врагом была Англия. Не стоит забывать о том, что подобный патриотизм в русских душах взрастила и укрепила Крымская война 1853—1856 годов за господство на Ближнем Востоке.
Вообще говоря, в сфере нравственных ценностей детали иногда приобретают весьма важное значение в конечной оценке, что есть хорошо, а что есть плохо.
И в конце концов, разве можно забывать о том, что письмо было написано талантливой писательницей, чьи очерки «Из пещер и дебрей Индостана» спустя двенадцать лет читала вся образованная Россия? Для этого письма Блаватской характерен острый новеллистический, даже приключенческий тон.
Читая его, начинаешь постепенно понимать, что перед нами не столько формальное письмо-обращение, сколько искусный набросок будущей авантюрной новеллы. Понимаешь, что вовсе нет ничего удивительного в том, что в итоге Блаватская получила резкий отказ. Чиновники сыска в России всегда сторонились художников, людей с непредсказуемыми действиями и поступками, опасались их и не доверяли им. А ведь письмо Блаватской — явное свидетельство того, что ее обман, мистификация — все это всего лишь игра художника. Игра, предопределившая стиль поведения, манеру и творческие поиски будущего художника-авангардиста, тип которого только начал складываться в самом начале XX века".
Так и не получив официальный статус международного тайного агента русского правительства, Елена Петровна Блаватская углубилась в сферу тайного и непознанного.
Именно на этом пути, казалось бы не имеющем ничего общего с деятельностью спецслужб, она едва было не оказалась замешанной в мерзкой интриге, связанной с фальсификацией «Протоколов сионских мудрецов», чуть было не стала участницей весьма некрасивой истории. Однако ее уберег от этого то ли Бог, то ли случай.
В те времена, когда Елена Петровна Блаватская познакомилась с Юлианой Глинкой, фрейлиной русской императрицы Марии Федоровны и тайным агентом зарубежного отделения охранки в Париже, в ее душе четко обозначился надлом, — она перешагивала порог, за которым начинался последний период ее жизни, старость, которой далеко не всегда сопутствует мудрость.
Итак, вот это письмо.
«Одесса, 26 декабря, 1872 г.
Ваше превосходительство!
Я жена действительного статского советника Блаватского, вышла замуж 16 лет и по обоюдному соглашению через несколько недель после свадьбы разошлась с ним. С тех пор постоянно почти живу за границей. В эти 20 лет я хорошо ознакомилась со всей Западной Европой, ревностно следила за текущей политикой не из какой-либо цели, а по врожденной страсти, я имела всегда привычку, чтобы лучше следить за событиями и предугадывать их, входить в малейшие подробности дела, для чего старалась знакомиться со всеми выдающимися личностями политиков разных держав, как правительственной, так и левой крайней стороны. На моих глазах происходил целый ряд событий, интриг, переворотов... Много раз я имела случай быть полезной сведениями своими России, но в былое время по глупости молодости своей молчала из боязни. Позже семейные несчастья отвлекли меня немного от этой задачи. Я — родная племянница генерала Фадеева, известного Вашему превосходительству военного писателя. Занимаясь спиритизмом, прослыла во многих местах сильным медиумом. Сотни людей, безусловно, верили и будут верить в духов. Но я, пишущая это письмо с целью предложить Вашему превосходительству и родине моей свои услуги, обязана высказать Вам без утайки всю правду. И потому каюсь в том, что три четверти времени духи говорили и отвечали моими собственными — для успеха планов моих — словами и соображениями. Редко, очень редко не удавалось мне посредством этой ловушки узнавать от людей самых скрытных и серьезных их надежды, планы и тайны. Завлекаясь мало-помалу, они доходили до того, что, думая узнать от духов будущее и тайны других, выдавали мне свои собственные. Но я действовала осторожно и редко пользовалась для собственных выгод знанием своим. Всю прошлую зиму я провела в Египте, в Каире, и знала все происходящее у хедива, его планы, ход интриг и т. д. через нашего вице-консула Лавизона покойного. Этот последний так увлекся духами, что, несмотря на всю хитрость свою, постоянно проговаривался. Так я узнала о тайном приобретении громадного числа оружия, которое, однако ж, было оставлено турецким правительством; узнала о всех интригах Нубар-паши и его переговорах с германским генеральным консулом. Узнала все нити эксплуатации нашими агентами и консулами миллионного наследства Рафаэля Абета и много чего другого. Я открыла Спиритское общество, вся страна пришла в волнение. По 400, 500 человек в день, все общество, паши и прочие бросались ко мне. У меня постоянно бывал Лавизон, присылал за мной ежедневно, тайно, у него я видела хедива, который воображал, что я не узнаю его под другим нарядом, осведомляясь о тайных замыслах России. Никаких замыслов он не узнал, а дал узнать мне многое. Я несколько раз желала войти в сношение с г. де Лексом, нашим генеральным консулом, хотела предложить ему план, по которому многое и многое было бы дано знать в Петербурге. Все консулы бывали у меня, но потому ли, что я была дружна с г. Пашковским и женой его, а т-те де Леке, была во вражде с ними, по чему ли другому, но все мои попытки остались напрасными. Леке запретил всему консульству принадлежать Спиритскому обществу и даже настаивал в том, что это вздор и шарлатанство, что было неполитично с его стороны. Одним словом, Общество, лишенное правительственной поддержки, рушилось через три месяца. Тогда отец Грегуар, папский миссионер в Каире, навещавший меня каждый день, стал настаивать, чтобы я вошла в сношения с правительством папским. От имени кардинала Барнабо он предложил мне получать от 20 до 30 тысяч франков ежегодно и действовать через духов и собственными соображениями в видах католической пропаганды ит. д.(...) Отец Грегуар принес мне письмо от кардинала, в котором тот, снова предлагая мне в будущем все блага, говорит: «11 est temps que l'ange des tene-bres devienne <l'>ange de <la> lumiere»* и обещает мне бесподобное место в католическом Риме, уговаривает повернуться спиной к еретической России. Результат был тот, что я, взяв от папского миссионера 5 тысяч франков за потерянное с ним время, обещала многое в будущем, повернулась спиной не к еретической России, а к ним и уехала. Я тогда же дала об этом знать в консульство, но надо мной только смеялись и говорили, что глупо я делаю, что не соглашаюсь принять такие выгодные предложения, что патриотизм и религия есть дело вкуса — глупость и т. д. Теперь я решилась обратиться к Вашему превосходительству в полной уверенности, что я могу быть более чем полезна для родины моей, которую люблю больше всего в мире, для государя нашего, которого мы все боготворим в семействе. Я говорю по-французски, по-английски, по-итальянски, как по-русски, понимаю свободно немецкий и венгерский язык, немного турецкий. Я принадлежу по рождению своему, если не по положению, к лучшим дворянским фамилиям России и могу вращаться поэтому как в самом высшем кругу, так и в нижних слоях общества. Вся жизнь моя прошла в этих скачках сверху вниз. Я играла все роли, способна представлять из себя какую угодно личность; портрет не лестный, но я обязана Вашему превосходительству показать всю правду и выставить себя такою, какою сделали меня люди, обстоятельства и вечная борьба всей жизни моей, которая изощрила хитрость во мне, как у краснокожего индейца. Редко не доводила я до желаемого результата, какой бы то ни было предвзятой цели. Я перешла все искусы, играла, повторяю, роли во всех слоях общества. Посредством духов и других средств я могу узнать, что угодно, выведать от самого скрытного человека истину. До сей поры все это пропадало даром, и огромнейшие в правительственном и политическом отношении результаты, которые, примененные к практической выгоде державы, приносили бы немалую выгоду, — ограничивались микроскопической пользой одной мне. Цель моя — не корысть, но скорее протекция и помощь более нравственная, чем материальная. Хотя я имею мало средств к жизни и живу переводами и коммерческой корреспонденцией, но до сей поры отвергала постоянно все предложения, которые могли бы поставить меня хоть косвенно против интересов России. В 1867 г. агент Бейста предлагал мне разные блага за то, что я русская и племянница ненавистного им генерала Фадеева. Это было в Песте, я отвергла и подверглась сильнейшим неприятностям. В тот же год в Бухаресте генерал Тюр, на службе Италии, но венгерец, тоже уговаривал меня, перед самым примирением Австрии с Венгрией, служить им. Я отказалась. В прошлом году в Константинополе Мустафа-паша, брат хедива египетского, предлагал мне большую сумму денег через секретаря своего Вилькинсона, и даже один раз сам, познакомившись со мной через гувернантку свою француженку, — чтобы я только вернулась в Египет и доставляла бы ему все сведения о проделках и замыслах брата его, вице-короля. Не зная хорошо, как смотрит на это дело Россия, боясь идти заявить об этом генералу Игнатьеву, я отклонила от себя это поручение, хотя могла превосходно выполнить его. В 1853 г., в Баден-Бадене, проигравшись в рулетку, я согласилась на просьбу одного неизвестного мне господина, русского, который следил за мной. Он мне предложил 2 тысячи франков, если я каким-нибудь средством успею добыть два немецких письма (содержание коих осталось мне неизвестным), спрятанных очень хитро поляком графом Кви-легрсим, находящимся на службе прусского короля. Он был военным. Я была без денег, всякий русский имел симпатию мою, я не могла в то время вернуться в Россию и огорчалась этим ужасно. Я согласилась и через три дня с величайшими затруднениями и опасностью добыла эти письма. Тогда этот господин сказал мне, что лучше бы мне вернуться в Россию и что у меня довольно таланту, чтобы быть полезной родине. И что если когда-нибудь я решусь переменить образ жизни и заняться серьезно делом, то мне стоит только обратиться в III отделение и оставить там свой адрес и имя. К сожалению, я тогда не воспользовалась этим предложением.
Все это вместе дает мне право думать, что я способна принести пользу России. Я одна на свете, хотя имею много родственников. Никто не знает, что я пишу это письмо.
Я совершенно независима и чувствую, что это — не простое хвастовство или иллюзия, если скажу, что не боюсь самых трудных и опасных поручений. Жизнь не представляет мне ничего радостного, ни хорошего. В моем характере любовь к борьбе, к интригам, быть может. Я упряма и пойду в огонь и воду для достижения цели. Себе самой я мало принесла пользы, пусть же принесу пользу хоть правительству родины моей. Я — женщина без предрассудков и если вижу пользу какого-нибудь дела, то смотрю только на светлую его сторону. Может быть, узнав об этом письме, родные в слепой гордости прокляли бы меня. Но они не узнают, да мне и все равно. Никогда ничего не делали они для меня. Я должна служить им медиумом домашним так же, как их обществу. Простите меня, Ваше превосходительство, если к деловому письму приплела ненужные домашние дрязги. Но это письмо — исповедь моя. Я не боюсь тайного исследования жизни моей. Что я ни делала дурного, в каких обстоятельствах жизни ни находилась, я всегда была верна России, верна интересам ее. 16 лет я сделала один поступок против закона. Я уехала без пашпорта за границу из Поти в мужском платье. Но я бежала от старого ненавистного мужа, навязанного мне княгиней Воронцовой, а не от России. Но в 1860 г. меня простили, и барон Бруно, лондонский посланник, дал мне пашпорт. Я имела много историй за границей за честь родины, во время Крымской войны я неоднократно имела ссоры, не знаю, как не убили меня, как не посадили в тюрьму. Повторяю, я люблю Россию и готова посвятить ее интересам всю оставшуюся жизнь. Открыв всю истину Вашему превосходительству, покорнейше прошу принять все это к сведению и если понадобится, то испытать меня. Я живу пока в Одессе, у тетки моей, генеральши Витте, на Полицейской улице, дом Гааза, № 36. Имя мое Елена Петровна Блаватская. Если в продолжение месяца я не получу никаких сведений, то уеду во Францию, так как ищу себе место корреспондентки в какой-нибудь торговой конторе. Примите уверения, Ваше превосходительство, в безграничном уважении и полной преданности всегда готовой к услугам Вашим Елены Блаватской».
«Время ангелу тьмы становиться ангелом света» (фр.)
ТАЙНА БЛАВАТСКОЙ
.
Одной из самых больших тайн и загадок Елены Петровны Блаватской, до сих пор окончательно не разгаданной и полностью не понятой, является ее письмо, написанное ею 26 декабря 1872 года и адресованное начальнику жандармского управления города Одессы Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии. До сих пор не совсем ясно, чем руководствовалась Е. П. Блаватская, когда взялась за перо и обратилась к русским жандармам, предлагая свои услуги.
Возможно, Блаватская захотела наконец-то после многолетних блужданий и терзаний обрести связь с Родиной, получить прощение за нарушение законов Российской империи? Ведь она покинула Россию тайно, не оформив заграничного паспорта, не получив на поездку в Константинополь разрешения властей; по правде говоря, она этого разрешения и не испрашивала. Блаватская пишет об этом своем единственном «преступлении» в письме, обращая особое внимание на то, что больше никаких противозаконных действий она не совершала даже в мыслях. Возможно, это роковое письмо увидело свет как результат тех бед, которые обрушились на нее: смерть в 1867 году ее внебрачного сына Юрия (мальчику было пять лет), гибель Митровича во время кораблекрушения 4 июля 1871 года?
Однако Блаватская утверждала, что Юрий был ею усыновлен и являлся внебрачным сыном сестры ее мужа — Надежды
© EDGARCAYSI.NAROD.RU